Берега и волны - Николай Бойков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты бы ещё про Рим, про греков и походы крестовые вспомнил. Разве можно судить о народе по легендам и летописям?
– Можно. Я думаю – можно. Ведь мы, все равно, говорим о людях: что любили, что защищали, чем гордились – в этом суть. А не в том: кто с кем воевал.
– Ты бы стал воевать за святую землю? Есть для тебя – святое?
– Моисей просил народ поверить в нового бога, и в этом найти себя. Одни собрали всё золото и создали культ денег и культ вечной войны за святые земли. Не получится в Израиле – придут в Крым.
– В Крыму татары.
– Купят…
– А другие?
– Другие – мудрее. Находят талант в ребёнке и рады ему, как новому богу. И весь мир перед ними: мир музыки, мир науки, мир врачевания и духовности… В Штатах, в России, в Европе, в Японии… Так?
– Давай помолчим?
– Хорошо. Помолчим.
– Хорошо помолчим, хорошо? – Она улыбнулась и прижалась к нему. – Ты не замёрз? Теперь я тебя немного согрею. Можно?
– Ты женщина. У тебя слово «можно» от слова «могу».
– Я умная женщина, когда этого хочу. А про мудрый народ и Святую землю – не надо. Ладно?
– Чего об этом? Все равно половина в Германию уехала, а не в Израиль…
– Почему?
– За Израиль воевать надо, а в Германии – за сожжённых в печах родственников – компенсации платят.
– Не смей так!
– Прости. Но ты сама знаешь. От того ты одна. А тебе говорить надо.
Она отошла к краю обрыва и долго стояла там, глядя на море. Представила море в Израиле, море в Германии, море в Штатах. Везде были люди, но не было места.
– Мне нигде не осталось места, – сказала вслух. – Это так глупо.
Он осторожно подошёл и тихонько обнял её:
– Умному человеку нужно научиться молчать, – он прошептал это совсем рядом, будто потянул её от края обрыва.
Она повернула к нему лицо и ответила шёпотом:
– Я умная. Я уже молчу. Я уже – не одна.
Он хотел что-то сказать, но целоваться было приятнее.
– Светает. Видишь, море было глубоко внизу, как в колодце, а стало всплывать и вспухать горизонтом. С каждой минутой оно всё светлее и больше, как добрая собака, которая идёт через весь двор, изгибая спину и хвост, и подставляя лобастую голову и нос, чтобы мы погладили.
– А у тебя нос холодный… – Целует. – А сам весь горячий. А я – я горячая?
– Самая горячая.
– Самая горячая из женщин?
– Самая…
– Пойдём назад? – Её пальцы легли в его ладонь. Он осторожно поднёс их к губам. Поцеловал один за другим пять пальчиков. Другие – пять пальчиков. И запястья, такие горячие и чувствительные, что ей стало щекотно, и она запрокинула голову от удовольствия. Провел её ладонями по своей щеке и подбородку.
– Колючий.
– Прости, не успел побриться.
– Успеешь. Я дам тебе время. А что такое порядочность?
– Почему такой вопрос?
– Не знаю, – пожала плечами. – Так что?
– Сейчас, кажется, что умение услышать и понять другого человека. Любого. Умнее ли, глупее, проще… Так перед смертью, уходя к богу, исповедуются смертному. Духовник – не нужен. Просто – кто рядом окажется. Бог может не расслышать. Не понять. Ближний – ближе всевышнего. Грешный – понятливее… Иногда мне приходят такие мысли.
– Я заметила.
– Не льсти. – Он поцеловал её. Они снова остановились и прижались друг к другу. Первый раз. У неё были мягкие и жадные губы. И пальцы – нетерпеливо горячие. Волосы пахли приятно и головокружительно, как талая вода в весеннем лесу, с облаками меж веток и стволов, тонких и длинно вытянутых, высоко-высоко. А с неба по веткам сбегает сок.
– Странно всё Так уродливо начиналось сегодня.
– Вчера.
– Вчера?
– Я строил коварные планы – рррры!
– Не рычи на меня. Мне стыдно.
– А сейчас…
– Сейчас мне хорошо…
– От людей всё зависит. Ситуация – это сцена. Грязь не пристаёт к чистым людям. Я не про себя – моряк чистым не бывает. А ты – умница. Думаешь. В папу, наверное.
– Спасибо. Ты – милый.
Он хотел что-то возразить, но она вскинула руки, приближая палец к его губам, и добавила:
– Строитель каютных планов. Ррры на тебя! Пойдём быстрее. – Она вся вжалась в его тело и радостно лизнула колючий мужской подбородок и шею… – Опасный! А так умно говоришь, как лапшу на уши развешиваешь. Ты – не зануда? – засмеялась, откидывая назад голову и отстраняясь, будто собралась бежать.
– Есть немного. Но я исправлюсь.
– Я прослежу.
Дальше шли молча, тесно прижавшись. Плечиком к плечу, путаясь ногами, словно срослись. Иногда кто-то спотыкался, тогда оба приноравливались, чтобы шагнуть вместе – правая его, левая её…
«Мы подошли друг другу, как два соприкоснувшихся облачка – придумала она или вспомнила. – Сколько слов и мелодий бушуют сегодня в моей душе… Сколько хочу сказать своих слов! Но боюсь чужих глаз!»
– В каждой каюте живут мысли и мелодии её хозяина. Только надо прислушаться и услышать. Я как-то ночевал в квартире своих знакомых. Отец у них пропал где-то вместе с судном, сразу после перестройки. Тогда многих недосчитались. Я всю ночь не мог уснуть. Мне казалось, я слышу море, скрип переборок. Голоса. Песни. Слова. Я всю его жизнь услышал и говорил с ним. Мне казалось – он может вернуться.
– Вернулся?
– Не знаю.
Он – умолк. Она – боялась потревожить его. Вспомнила каюту, иллюминатор, стол…
– А в твоей каюте живут твои мысли и сны?
– Конечно.
– Я могу их услышать?
– Я сам расскажу тебе…
Пришли на судно. У трапа кто-то сказал ему:
– Тебя мастер просил зайти.
– Сейчас?
– Да, там что-то с отходом связано.
– Когда?
– Похоже, с утра побежим.
Он оставил её в каюте:
– Кофе, чай, сахар, лимон – сама, пожалуйста. Я к мастеру и вернусь. Пожалуйста.
– Не волнуйся. Я всё понимаю. Я справлюсь. Иди.
– Ты никуда не денешься?
– Не бойся.
– Молодец. – Он поцеловал её, но она чувствовала, что атмосфера корабля и моря отрывают его от неё.
Он вышел. Она упала в кресло и обняла голову, пытаясь унять внезапную дрожь. Из-за двери или из-за переборки слышались голоса. Громкие и чужие. Кто-то травил анекдоты или морские байки. Как несколько часов назад это делал Васька. Но слова были чужие и непонятные:
– Чифуля, у меня шпринг1 короткий – до хлеба не дотягиваюсь – подай, пожалуйста…
– Дамочка на скользкой улице упала, как фигуристка на льду, да так перевернулась, аж шпигат2 видно…
– Повариха стала: одной ногой на трапе, другой – на пароходе… А тут волна – кач! – чуть по ДП3 не разорвало девушку…
К счастью, вернулся Серёжа. Работа изменила его. Он стал сдержанным и о чём-то думал. Она поднялась.
– Уже рассвело совсем. Мне надо идти.
– Тебе надо идти? Ты же не работаешь сегодня?
– Мне просто не хочется, чтобы меня здесь видели. Это может повредить тебе.
– Мне это уже не повредит.
– Всё равно. Тебе, может быть, просто неудобно сказать мне, что пора разбегаться. Я помню об этом сама. Не смотри, пожалуйста. Мне надо переодеться и привести себя в порядок.
– Я не смотрю. Я сейчас тоже переоденусь и провожу тебя.
– Если тебе неудобно, я могу пойти от трапа сама.
– Ты очень предупредительна.
– Надо идти.
– Послушай, мы завтра уходим в рейс. Я хочу провести этот день с тобой.
– Ты хочешь так мало?
– Не пытайся меня уколоть. Тебе не идет быть ершистой. Я понимаю, ты нервничаешь.
Она вдруг смирилась:
– Прости. Я, действительно, не знаю, как поступить.
– Тебе неприятно со мной?
– Приятно. Конечно, приятно. Как ты можешь не видеть этого?.. Я просто не знаю, что делать… Я боюсь влюбиться в тебя. Ты не бойся, я только чуть-чуть… Чуть-чуть полюблю и уйду.
– Один не глупый человек сказал: хочешь большего – напрягайся, не хочешь напрягаться – довольствуйся малым.
– Ты это к чему?
Он не успел ответить. Раздался стук в дверь и Васька просунул голову:
– Прошу добро! – лицо его пылало одеколонной свежестью и улыбкой самодеятельного конферансье. – Вижу, что можно! – Распахнул дверь настежь, пропуская смущающуюся подругу, будто по частям: плечо, ножка, грудь в кофточке, покорно прильнувшая к верному спутнику головка, другое плечико и вся грудь! – Кофе готов, влюблённые! – Васька поставил на стол горячий кофейник. – Подруга! Готовь чашки!
Подруга отделилась, частично, от фигуристого спутника, текучей полутенью манипулируя чашками. Чашки стали наполняться кофе, а каюта – ароматом. При этом приклеенная к Ваське Глашенька, успела наклониться и выдать тайное: «Сначала уснул, и я уж подумала: всё – палач умер и казни не будет. Ошиблась я: так казнил, так казнил – просто жить хочется! Спасибо, Танечка!»
Васька был в ударе и пел, играя на публику:
– Увезу тебя я в тундру…
– Увези на Канары, там тепло, – запричитала подруга.
– Это не ко мне. Прости, подруга, я – моряк, а потому – без денег.